Владімір (Зеєв) Жаботинський
Владимир (Зеев) Жаботинский
זאב ז'בוטינסקי
Жаботинський Владімір Євгенійович (1880 – 1940) – один із лідерів та ідеологів сіоністського руху (лідер правого сіонізму), прозаїк, публіцист, поет, перекладач. Писав російською та івритом. Народився в Одесі. Помер у Нью-Йорку. Похований у Єрусалимі. Під час 12-го Сіоністського конґресу в Карлсбаді у вересні 1921 року підписав з представником уряду Української Народної Республіки (УНР) в екзилі (вигнанні) М. Славинським угоду про створення єврейської міліції в разі повернення військ УНР в Україну. Він сказав: «Коли я помру, ви можете написати на моїй могилі: "Це людина, що підписала угоду з Петлюрою"». Невдовзі після вбивства Симона Петлюри в Парижі, саме на сороковий день – 4 липня 1926 року – Владімір (Зеєв) Жаботинський заявив у нью-йоркському The Jewish Morning Journal: «Hi Петлюра, ні Винниченко, ні решта видатних членів цього українського уряду ніколи не були тими, як їх називають, "погромниками". (...) я добре знаю цей тип українського інтеліґента-націоналіста з соціалістичними поглядами. Я з ними виріс, разом із ними провадив боротьбу проти антисемітів та русифікаторів – єврейських та українських. Ані мене, ані решту думаючих сіоністів південної Росії не переконають, що людей цього типу можна вважати за антисемітів». Погляди Владіміра (Зеєва) Жаботинського ґрунтуються на синтезі гуманістичного індивідуалізму та націоналізму: «Спочатку Бог створив людину, не націю, а людину, і обов’язок служіння нації людина бере на себе добровільно».
Жаботинский Владимир Евгеньевич (1880 – 1940) – один из лидеров и идеологов сионистского движения (лидер правого сионизма), прозаик, публицист, поэт, переводчик. Писал на русском и иврите. Родился в Одессе. Умер в Нью-Йорке. Похоронен в Иерусалиме. Во время 12-го Сионистского конгресса в Карлсбаде в сентябре 1921 года подписал с представителем правительства Украинской Народной Республики (УНР) в экзиле (изгнании) М. Славинским соглашение о создании еврейской милиции в случае возвращения войск УНР в Украину. Он сказал: «Когда я умру, вы можете написать на моей могиле: "Это человек, который подписал соглашение с Петлюрой"». Вскоре после убийства Симона Петлюры в Париже, именно на сороковой день – 4 июля 1926 года – Владимир (Зеев) Жаботинский заявил в нью-йоркском The Jewish Morning Journal: «Hи Петлюра, ни Винниченко, ни остальные выдающиеся члены этого украинского правительства никогда не были теми, как их называют, "погромщиками". (...) я хорошо знаю этот тип украинского интеллигента-националиста с социалистическими взглядами. Я с ними вырос, вместе с ними вёл борьбу против антисемитов и русификаторов – еврейских и украинских. Ни меня, ни остальных думающих сионистов южной России не убедят, что людей этого типа можно считать антисемитами». Взгляды Владимира (Зеева) Жаботинского основаны на синтезе гуманистического индивидуализма и национализма: «Сначала Бог сотворил человека, не нацию, а человека, и обязанность служения нации человек берёт на себя добровольно».
Владимир (Зеев) Жаботинский
УРОК ЮБИЛЕЯ ШЕВЧЕНКО
Удивительно, до чего люди непоследовательны. Когда мы произносим А, то по большей части и не думаем о том, что надо же в таком случае произнести и Б. Подходим к общественному факту так, как будто он изолирован, вырван из жизни и за собою никаких последствий не влечёт. Вот теперь мы чествуем память Шевченко или, по крайней мере, откликаемся на чествование. Но при этом – никаких выводов. Не только у слушающих и у читающих, но иногда у самих пишущих незаметно, чтобы они хорошо вдумались, к чему обязывает признание этого юбилея. Ведь одно из двух: или Шевченко есть культурное недоразумение, филологический курьёз и раритет, и тогда нет никакого смысла устраивать ему юбилеи; или Шевченко есть закономерное и характерное явление развивающейся жизни, симптом чего-то грядущего, и тогда каждому из нас необходимо, сказав А, произнести и Б, т.е., признав этот юбилей, определить своё отношение к тому огромному явлению, о неизбежности которого пророчествует нам этот юбилей. А об этом, кажется, мало кто думает.
Может быть, объясняется это тем, что внутренне еще многие, многие из нас и впрямь потихоньку считают Шевченко за филологический курьёз. Что греха таить, многие так рассуждают. Им это кажется причудой, капризом: знал человек прекрасно по-русски, мог писать те же самые стихи на "общем" языке, а вот заупрямился и писал по-хохлацки. Другие идут ещё дальше и спрашивают: да разве есть какая-нибудь серьёзная разница между обоими языками? Одно упрямство, одно мелочное цепляние за отдельные буквы. Что за причуда – писать непременно так: "Думы мои, думы мои, лыхо мини з вамы! Чому сталы на папери сумнымы рядамы?" Когда можно было с таким же успехом написать вот как:
Ах вы думы мои думы,
Ах, беда мне с вами!
Что стоите на бумаге
Грустными рядами?
Один господин недавно взял при мне в руки томик стихов Олеся и стал доказывать наглядно, что стихи эти можно читать сразу по-русски и выйдет почти всё в полном порядке: и размер не изменится, и почти все рифмы сохранятся. Может быть, он и был прав: я его не дослушал до конца и пока он декламировал на московский лад: "Ой, на що ж малу дитину доручала ти степам?" – я задумался о другом. Я вспомнил, что Шевченко писал что-то такое и по-русски. Литераторы из газеты "Киевлянин" ставят ему это в великую заслугу и стыдят теперешних мазепинцев: видите, он не то, что вы, он "не чуждался общерусского языка"! Допустим: но зато странным образом "общерусский" язык чуждался украинского поэта, и не склеилось у него ничего путного на этом языке. И Шевченко не единичное явление. В 40-х годах жил в Риме большой поэт Белли: о нём, кажется, есть где-то упоминание у Гоголя. Он писал главным образом на римском диалекте. Римский диалект, не в пример другим местным наречиям Италии, почти совершенно совпадает с итальянским языком: если бы не скучно было для читателя, я бы взялся исчерпать всё различие ровно в пятнадцати строчках. Но Белли писал на диалекте великолепные вещи, а на итальянском языке – вещи совершенно бездарные. Его сонеты на romanesko изумительны, его итальянские элегии водянисты, риторичны и позабыты. Тоже, очевидно, крепко заупрямился человек: так заупрямился, что и сам Бог его покидал, как только он в своём творческом порыве переступал через какую-то едва заметную межу – и Белли, по сю сторону межи большой поэт милостию Божией, по ту сторону внезапно превращался в жалкого писаку...
Родной язык! Нужна вся наша российская наивность, неопытность, социальная необразованность, вся наша пегасовщина, весь грубо эмпирический площадной практицизм, исповедуемый нами по отношению ко многим священным вопросам духа, чтобы так делать большие глаза и недоумевать, зачем это нормальному человеку, при полном уме и здравой памяти, непременно упираться и настаивать на том. что говорится "свiт", а не "свет". Дурь, причуда! Мадьяры сколько лет ведут борьбу за мадьярскую команду в венгерской армии, а всего-то язык команды состоит ровным счётом из 70 слов. Из-за 70 слов падают министерства. откладываются важнейшие реформы, трещит по шву реки Лейты политическая карта Европы. В венгерском парламенте, среди четырёхсот с лишком мадьяр, сидят сорок депутатов из Кроации и свято хранят своё право говорить с трибуны по-хорватски, т.е. на языке, которого никто, кроме них, не понимает и употребление которого в парламенте поэтому, казалось бы, не только бесполезно, но даже вредно для самого хорватского дела. Эти же хорваты подняли бунт, когда венгерское начальство попыталось завести в некоторых правительственных учреждениях Загреба, рядом с хорватскими вывесками, также и мадьярские: были уличные демонстрации, столкновения с войсками, лилась кровь... Дурь, причуда! – говорим мы, мы, захолустные обыватели захолустной страны, мы, с высоты нашего политического ума и опыта. А не гораздо ли правильнее было бы взглянуть на дело с другой стороны и понять, что с фактами не спорят? Ведь тут пред нами целый ряд ярких фактов, то массовых, то ещё более характерных, индивидуальных. Вот беснуются чуть ли не целые народы из-за семидесяти слов или десяти вывесок на чужом языке: вот большие поэты, мгновенно теряющие дар Божий, как только попытаются сделать внутри себя маленький, крохотный, невинный подлог: сказать "свет" вместо "свiт", "buona sera" вместо "bna sera". Это всё факты, непреложные явления жизни, которые не изменятся оттого, что мы будем их порицать или одобрять. Не порицать и не одобрять их надо, не ставить двойки или пятёрки мировому порядку и его проявлениям, а скромненько учиться из них уму-разуму: брать жизнь такою, какой она есть в основе своей, и на этой основе строить наше мировоззрение.
Мимо факта Шевченковского юбилея мы проходим с почтительным поклоном, и нам даже не приходит в голову, что это – факт исключительной симптоматической важности, пред лицом которого, если бы мы были разумны, опытны и предусмотрительны, следовало бы пересмотреть некоторые существенные элементы нашего мировоззрения. Что такое Шевченко? Одно из двух. Или надо смотреть на него как на курьёзную игру природы, нечто вроде безрукого художника или акробата с одной ногою, нечто вроде редкостного допотопного экспоната в археологическом музее. Или надо смотреть на него как на яркий симптом национально-культурной жизнеспособности украинства, и тогда надо открыть пошире глаза и хорошо всмотреться в выводы, которые отсюда проистекают. Мы сами здесь на юге так усердно и так наивно насаждали в городах обрусительные начала, наша печать столько хлопотала здесь о русском театре и распространении русской книги, что мы под конец совершенно потеряли из виду настоящую, осязательную, арифметическую действительность, как она "выглядит" за пределами нашего куриного кругозора. За этими городами колышется сплошное, почти тридцатимиллионное украинское море. Загляните когда-нибудь не только в центр его, в какой-нибудь Миргородский или Васильковский уезд: загляните в его окраины, в Харьковскую или Воронежскую губернию, у самой межи, за которой начинается великорусская речь, – и вы поразитесь, до чего нетронутым и беспримесным осталось это сплошное украинское море. Есть на этой меже сёла, где по сю сторону речки живут "хохлы", по ту сторону – "кацапы". Живут испокон веков рядом и не смешиваются. Каждая сторона говорит по-своему, одевается по-своему, хранит особый свой обычай: женятся только на своих; чуждаются друг друга, не понимают и не ищут взаимного понимания. Съездил бы туда П. Б. Струве, автор теории о "национальных отталкиваниях", прежде чем говорить о единой трансцендентной "общерусской" сущности. Такого выразительного "отталкивания" нет, говорят, даже на польско-литовской или польско-белорусской этнографической границе. Знал свой народ украинский поэт, когда читал мораль неразумным дивчатам:
Кохайтеся, любітеся,
Та не з москалями,
Бо москалi - чужі люде...
Я не разделяю теории П. Б. Струве и не думаю, чтобы "отталкивания" принадлежали к необходимым и нормальным жизнепроявлениям национальности; во всяком случае полагаю, что легализировать (в научном смысле) эти "отталкивания" следовало бы только с большими и суровыми оговорками. Я не считаю ни нормальным, ни вечным явлением тот антагонизм между великороссом и малороссом, который окристаллизован в простонародных кличках "хохол" и особенно "кацап"; уверен, напротив, что при улучшении внешних условий не только украинство, но и вообще все народности России прекрасно уживутся с великороссами на почве равенства и взаимного признания; даже верю, что большую и благотворную роль в этом сыграет именно великорусская демократическая интеллигенция – и недавно, в одной киевской лекции, подчеркнул эту веру настолько резко, что встретил даже несочувствие со стороны некоторых украинских слушателей. Но нельзя отрицать, что "отталкивание" от инородца есть один из признаков присутствия национального инстинкта, особенно там, где национальная индивидуальность, из-за внешнего гнёта, ни в чём ином, ни в чём положительном выразиться не может. В таких случаях "отталкивание", наблюдаемое на этнографических границах, остаётся поневоле лучшим доказательством того, что угнетённая народность стихийно противится перелицовке своего естества, что истинные пути её нормального развития тянутся в другом направлении. Таково стихийное настроение всякой большой и однородной массы; таково и стихийное настроение тридцатимиллионного украинского простонародия, сколько бы ни лжесвидетельствовали о противном разные эксперты из национальных оборотней. Эксперты этого рода столько же компетентны в оценке национальных чувств того народа, от которого они отстали, сколько компетентен дезертир в оценке патриотизма и боевого духа той армии, из которой он сбежал. Украинский народ сохранил в неприкосновенности то, что есть главная, непобедимая опора национальной души: деревню. Народу, корни которого прочно и густо впились на громадном пространстве в сплошную родную землю, нечего бояться за свою племенную душу, что бы там ни проделывалось в городах над бедными побегами его культуры, над его языком и его поэтами. Мужик всё вынесет, всё переживет, всех переспорит и медленно, шаг за шагом, но неуклонно и непобедимо со всех сторон втиснется в города, и то, что теперь считается мужицким говором, будет в них через два поколения языком газет, театров, вывесок – и ещё больше.
Вот что значит юбилей Шевченко для всякого, кто умеет последовательно мыслить и заглядывать в завтрашний день. Мы, к сожалению, этими талантами не богаты. Украинское движение, растущее у нас под носом, считается у нас чем-то вроде спорта: мы его игнорируем, игнорировали до этого юбилея и будем, вероятно, игнорировать и после юбилея. Не то слепота самодовольства, не то косность человеческой мысли руководит нашими действиями, и в результате мы допускаем грубую, непростительную политическую ошибку: вместо того, чтобы движение, громадное по своим последствиям, развивалось при поддержке влиятельнейших кругов передового общества и привыкало видеть в них свою опору, своих естественных союзников, – мы заставляем его пробиваться своими одиночными силами, тормозим его успехи замалчиванием и невниманием, раздражаем и толкаем в оппозицию к либеральному и радикальному обществу. Роста движения это не остановит, но исковеркать этот рост, направить его по самому нежелательному руслу – вот что нетрудно, и вот чего следовало бы остерегаться. Самые тяжёлые последствия для будущих отношений на огромном этом юге России могут отсюда родиться, если мы вовремя не спохватимся, не поймём и не учтём всей громадности того массового феномена, о котором напоминает нам юбилей Шевченко, и не сообразуем с ним всей нашей позиции, всей нашей тактики в делах местных и государственных.
Выскажу одно соображение, которое давно у меня сложилось и подкреплено изучением западно-европейского опыта, но в ответ на которое читатель, должно быть, пожмёт плечами. Наш юг стал излюбленной ареной черносотенства, и подвизается у нас оно, особенно в городах и местечках, с солидным успехом. И до сих пор мы себе не дали отчёта, можно ли бороться против этого явления, и если можно, то как, каким оружием. А между тем вопрос этот имел бы право на всяческое наше внимание, потому что при нынешних настроениях не впрок нашему краю ни городское самоуправление, ни даже право посылать депутатов в Государственную Думу. Депутаты юга – главная опора реакции, и так было ещё до изменения избирательного закона, до третьей Думы. Чем же можно бороться против этого настроения мещанских масс юга? Чистый, отвлечённый либерализм какой угодно марки им недоступен: мещанство не идёт за либералами, если те не догадаются дать ему в придачу ещё нечто. На социалистическую пропаганду мещанство органически не способно откликнуться: экономические идеалы этой среды всегда неизбежно реакционны и вращаются в лучшем случае вокруг средневековых идеалов цехового строя, в худшем – это мы видим в Вене, в Варшаве, на последнем ремесленном съезде – вокруг хозяйственного и правового вытеснения инородцев. Единственный идеальный лозунг, который, в данных условиях, способен поднять городские мещанские массы, очистить и облагородить их мировоззрение, – это лозунг национальный. Если они идут теперь за правыми, то ведь не потому, что правые проповедуют бараний рог и ежовые рукавицы, а только потому, что правые сумели задеть в них националистическую струнку. Но не струнку творческого, положительного национализма, а струнку "отталкиваний" от инородца. И никакие на свете яркие знамена не отвлекут наше южное мещанство от лозунгов ненависти, кроме одного знамени: собственного национального протеста. Я не компетентен судить о том, насколько готова какая-нибудь Слободка-Романовка к восприятию украинского национального сознания, утверждаю только одно: выжить оттуда союзников удастся или украинскому движению, или никому. Повторяю: всё это так далеко от сегодняшнего положения вещей, что читатель, я знаю, пожмёт плечами и скажет: гадания, фантазии. Я же думаю, что гадают и фантазируют те, которые видят только то, что торчит на переднем плане, и не заглядывают ни в статистику, ни в историю, ни в опыт мудрого Запада. Поживём – увидим. А может быть, если не изменится вовремя наша тактика, то и почувствуем...
Когда приходится, по долгу службы, чествовать юбилей Шевченко, мы стыдливо рассказываем друг другу, что покойник, видите ли, был "народный" поэт, пел о горестях простого бедного люда, и в этом, видите ли, вся его ценность. Нет-с, не в этом. "Народничество" Шевченко есть дело десятое, и если бы он всё это написал по-русски, то не имел бы ни в чьих глазах того огромного значения, какое со всех сторон придают ему теперь. Шевченко есть национальный поэт, и в этом его сила. Он национальный поэт и в субъективном смысле, т.е. поэт-националист, даже со всеми недостатками националиста, со взрывами дикой вражды к поляку, к еврею, к другим соседям... Но ещё важнее то, что он – национальный поэт по своему объективному значению. Он дал и своему народу, и всему миру яркое, незыблемое доказательство, что украинская душа способна к самым высшим полетам самобытного культурного творчества. За то его так любят одни, и за то его так боятся другие, и эта любовь и этот страх были бы ничуть не меньше, если бы Шевченко был в своё время не народником, а аристократом в стиле Гете или Пушкина. Можно выбросить все демократические нотки из его произведений (да цензура долго так и делала) – и Шевченко останется тем, чем создала его природа: ослепительным прецедентом, не позволяющим украинству отклониться от пути национального ренессанса. Это значение хорошо уразумели реакционеры, когда подняли накануне юбилея такой визг о сепаратизме, государственной измене и близости столпотворения. До столпотворения и прочих ужасов далеко, но что правда, то правда: чествовать Шевченко просто как талантливого российского литератора № такой-то нельзя, чествовать его значит признать всё то, что связано с этим именем. Чествовать Шевченко – значит понять и признать, что нет и не может быть единой культуры в стране, где живет сто и больше народов: понять, признать, потесниться и дать законное место могучему собрату, второму по силе в этой империи.
1911.
Владимир (Зеев) Жаботинский
ФАЛЬСИФИКАЦИЯ ШКОЛЫ
Почитать передовые газеты – выходит так, будто в законопроекте о всеобщем обязательном обучении, который теперь обсуждается в Государственной Думе, одно большое горе: земства и городские самоуправления отстранены от заведования проектируемой начальной школы. Если бы не эта беда, то со всем остальным, сделав маленькие поправки, можно было бы примириться. Так выходит по газетам, особенно по столичным. Несомненно, что устранение земств и городских дум – большая беда: хотя, с другой стороны, нельзя забывать и о том, что при нынешних порядках возможны такие составы земских управ и городских муниципалитетов, которые, пожалуй, куда свирепее самого свирепого столоначальника. Но дело в том, что и при передаче школ в самое полное и безграничное ведение местных самоуправлений – этот законопроект остался бы абсолютно неприемлем без малого для двух третей населения России, т.е. для той его части, которая не принадлежит к великорусской народности. Ибо вопрос о всеобщей школе есть прежде всего вопрос о языке преподавания.
У "нас" об этом всегда забывают. Либералы-то "мы" либералы, радикалы-то "мы" радикалы, а в некоторых важных отношениях "наше" миросозерцание вполне направляется и диктуется начальством. Начальство принципиально не признаёт разницы между понятиями "русское" и "российское", и "мы" тоже в конце концов игнорируем эту разницу. Между тем она очень почтенна: "русское" означает свойственное одной из народностей, населяющих Империю, а "российское" означает свойственное всей России. Конечно, русская народность – величайшая в государстве, богатейшая по культурной силе – по крайней мере, в количественном отношении: она своим трудом и талантом создала это громадное государство, и она при каких угодно политических реформах, в силу своего удельного веса, останется здесь "первой среди равных". Но – среди равных, а это у "нас" даже радикалы забывают. Забывают, пользуясь тем, что вековое казённое насилие культурно обесплодило почти все эти национальные меньшинства, задушило в корне их творческие попытки и заставило – или отказаться от просвещения, или искать его в чужом источнике. В конце концов, это забвение, это замалчивание самой наличности гигантского иноязычного большинства незаметно и (надеюсь) бессознательно превращается у "нас" в косвенное содействие казённой русификации. Создаётся такое впечатление, словно все уже обрусели, а те, которые ещё не успели, только о том и мечтают, чтобы обрусеть: следовательно, давайте им помогать в этом похвальном стремлении и насаждать русскую культуру в качестве всероссийской. А инородцы удовольствуются театрами для простонародья – конечно, в такое время, когда сцена не занята под "серьёзные" спектакли.
Между тем в действительности это всё обстоит далеко не так. Большая публика мало знакома даже с элементарной арифметикой государства – с официальной статистикой населения. А не мешало бы знать. В 1897 году правительством была произведена всероссийская однодневная перепись, результаты которой были официально опубликованы лет 56 тому назад. По этой переписи население России в отношении родного языка распределяется следующим образом:
Великороссы ........... 43,30 проц. всего населения
Украинцы ........... 17,41
Поляки ........... 6,17
Белорусы ........... 4,57
Евреи ........... 3,94
Киргизы ........... 3,18
Татары ........... 2,91
Немцы ........... 1,40
Литовцы ........... 1,29
Латыши ........... 1,12
Башкиры ........... 1,12
Грузины ........... 1,05
Армяне ........... 0,91
Молдаване ........... 0,87
Мордва ........... 0,79
Эсты ........... 0,78
Остальные народности, насчитывающие меньше миллиона членов, опускаю для краткости. Надо иметь в виду, что под этими скромными на вид процентами скрываются громадные абсолютные цифры. Украинцев, например, 22 с половиной миллиона – на 4 миллиона больше, чем, например, испанцев в Испании. "Каких-нибудь" литовцев – 1.658.000 тысяч: в Норвегии в то же время насчитывалось немногим больше 2 миллионов населения, а между тем норвежская культура поставляет модных писателей на весь цивилизованный мир. Иными словами, всё это крупные народы, которые при других условиях могли бы создать свою самобытную культуру, прославить имя своё и, в конце концов, принести общему отечеству России несметно больше пользы, чем теперь, когда они прозябают почти все на задворках, в качестве бесплатного приложения к великорусской народности. При этом следует отметить ещё одно обстоятельство: количество великороссов в переписи несомненно преувеличено, так как на русском языке говорит – особенно в городах Малороссии, западного края, юга, Поволжья, северного Кавказа – множество русифицированных инородцев, которые, однако, признают себя членами других национальностей и при первой возможности воспитали бы своих детей на другом языке. Таких элементов особенно много среди украинцев, а также евреев и армян. Несомненно, были крупные ошибки в пользу великорусского элемента и при переписи в сельских местностях Поволжья, где мордва, черемисы и чуваши сильно перемешаны с русскими. Не рискуя впасть в грубую ошибку, можно сказать наверняка, что действительное количество великороссов в России вряд ли многим выше одной трети всего её населения. Это, приблизительно, то же место, которое занимают немцы в Австрии.
Конечно, дело не в одних цифрах, дело главным образом в психологии: есть ли у всех этих народностей воля к национальной жизни, или они, быть может, уже примирились с перспективой растворения в котле чужой культуры? У "нас" часто уверяют, будто уже примирились: особенно настойчиво утверждают это по отношению к украинцам и белорусам. Какие, мол, они украинцы, какие белорусы! Они сами только о том и мечтают, как бы скорее разучиться говорить по-мужичьи и перейти к господской речи. Сюда обыкновенно пришпиливается "филологическая" справка о том. что украинский (а тем более белорусский) язык не язык даже, а просто наречие, один из говоров великорусского. Эта филологическая справка есть простая болтовня: испанский и итальянский, норвежский и датский, немецкий и голландский языки ещё ближе друг к другу, чем русский и украинский, а всё-таки это особые языки с особыми культурами, потому что самостоятельность языка определяется не филологами, а сознанием народов. Впрочем, и с филологической стороны дело обстоит не так плохо: в 1905 году Петербургская академия наук в ответ на запрос комитета министров составила докладную записку, где обстоятельно доказывалось, что украинский язык сам по себе, а русский сам по себе и что замена первого вторым в народных школах Малороссии привела к понижению культурного уровня. – Но помимо всего этого, самостоятельное развитие украинской культуры есть факт непреложный и, так сказать, официальный – в двух шагах отсюда, в Галиции. Нечего уже говорить о литературе, театре и печати: но на этом языке – несмотря на все стеснения и препятствия со стороны шляхты, хозяйничающей в крае, – там ведётся и преподавание в народных школах и в нескольких гимназиях: в Львовском университете на этом языке читаются некоторые лекции, и на очереди стоит вопрос об учреждении специально-русского университета: наконец, на этом языке обязаны судить и рядить судьи и чиновники в восточной Галиции. Всему этому из России помешать нельзя, и потому вопрос о том, "может" ли и "должен" ли украинский язык создать особую культуру, есть вопрос праздный. Какие там разговоры, какое там "может" или "должен", когда есть налицо?
Вопрос же о том, есть ли у многочисленных народностей России воля к национально-самобытной жизни, решается тоже не рассуждениями, а фактами, опытом жизни. Ясный ответ даёт недавно вышедшая книга "Формы национального движения в современных государствах". Там в ряде отдельных очерков, написанных такими специалистами, как проф. Грушевский, Л. Крживицкий, С. Дубнов, член Думы Булат, прив.-доц. Авалов, Л. Штернберг, изображено настроение главнейших народностей европейской и азиатской России в эпоху освободительного движения. Выводы получаются очень любопытные. Оказывается, при первом ветерке свободы все они, без исключений, потребовали эмансипации от чуждой им русской культуры и права на свою национальную школу. Вот несколько примеров. В сентябре 1906 года епархиальный съезд духовенства (!) Подольской губернии возбудил перед синодом ходатайство о введении в начальных школах губернии преподавания всех предметов на украинском языке, а также о введении обязательного изучения украинского языка, истории и литературы в Каменец-Подольской духовной семинарии. Полтавская городская дума постановила вести в школе имени Котляревского преподавание на украинском языке. Во множестве сельских школ эта реформа была введена "явочным порядком" – не только на крамольном левом берегу Днепра, но и в благонамеренной правобережной Украине, напр., в Брацлавском уезде. – Съезд белорусских учителей, собравшийся в мае 1907 года, постановил о необходимости вести всё преподавание в начальных школах на белорусском языке. Вслед за этим образовалась "Белорусская национальная хэўра" – союз учащихся в Глуховском учительском институте (Черниговской губ.): союз тоже ставит своей целью национализацию школы. Автор статьи, г. А. Новина, сообщает: "Нам известен ряд школ – конечно, частных, где обучение детей ведётся по-белорусски (в Могилёвской, Минской и Виленской губ.). Спрос на учителей для таких школ растёт". – У евреев требование национальной школы, с преподаванием всех предметов на еврейском языке выставлено было всеми, без исключения, еврейскими партиями: и сионистами, и Бундом, и даже петербургской обруселой буржуазией. – У литовцев борьба за родной язык осложнялась борьбою за родной алфавит: до 1904 было запрещено печатать литовские книги иначе, как русскими буквами. Однако "литовские родители считали и считают своей обязанностью хоть тайно обучать своих детей, по крайней мере, чтению на литовском языке". В дни свободы началась в сельских школах повальная замена чужих учителей литовскими. Возникли разного рода культурно-просветительные общества. Одно из них, "Светило", основало ряд школ, где преподавание велось на литовском языке: другое, "Свет", с 18 отделениями, 10 библиотеками, организовало театральную группу и тоже учреждало школы. В 1905 году образовался "союз учителей-литовцев", требовавший национализации всех школ Литвы и возрождения виленского университета, но уже не в качестве польского, а литовского. – Латыши требовали латышского языка в школе, суде и самоуправлении, латышского городского театра в Риге (частные театры у этого в высшей степени культурного народа есть в изобилии), даже латышских надписей на улицах, трамваях и т.д. – У армян "под влиянием новых условий жизни и новых идейных факторов национальная идея не только не ослабевает, но приобретает более широкий и ясный характер". Некоторые остатки национальной школы у армян ещё сохранились, благодаря церковной автономии, так что в этом отношении им в 1905-1906 году пришлось требовать не реформы, а только упрочения и развития существовавшего порядка. – У калмыков и башкир в 1907 году возникли "учительские союзы" с национально-культурной программой. Буряты "категорически требуют введения родного языка в школе, суде и самоуправлении": они же учреждают издательство учебников и переводных книг. В апреле 1904 г. состоялся в Чите с разрешения губернатора съезд бурят и тунгусов Забайкалья, выработавший проект реформы управления краем, а в том числе всеобщего обязательного обучения на монгольском языке. Якуты учредили в Якутске национальный театр, где ставились "не только драмы, но даже оперы" и т.д.
Всех не перечислишь, да и не нужно. Всё ведь это смела реакция, уничтожила большую часть драгоценных культурных ростков. Но приведенные факты остаются фактами и непреложно доказывают одно: воля к национально-самобытной жизни есть. Около 60 процентов населения России не хотят великорусской школы, ибо хотят учиться на своих языках и творить свои культуры. Россия им дорога как идея общности, взаимной защиты, круговой поруки: она им рисуется в перспективе будущего прекрасным человеческим садом, где самые разнообразные культурные цветки мирно распускаются один подле другого, каждый в своём своеобразии, соперничая друг с другом красотой и ароматом, а не кулаком и обухом. Вне этого идеала для них нет просвещения и нет прогресса, а есть только грубое насилие, загримированное (да еще неудачно) под цвета просвещения и прогресса.
Законопроект предусматривает какое-то двухлетнее обучение на "местном" языке, с тем, однако, чтобы с третьего года всё преподавалось по-русски: но и эта "льгота" предположена только для уездов с нерусским большинством, причём, конечно, украинцы и белорусы будут любезно зачислены в состав "русского большинства". Кроме того, предстоит, очевидно, отбор "местных" языков, причём некоторые будут просто признаны несуществующими: украинского языка не существует, белорусского тоже, молдавского в Бессарабии тоже, финских наречий на Волге и на севере тоже, а об еврейском языке и говорить нечего: "обретается в не тех" и не имеет никакой культурной реальности. Несколько щедрее оказываются, судя по телеграммам, октябристы: они собираются голосовать за четырёхлетнюю, а не двухлетнюю отсрочку принудительной русификации. Но и октябристы не согласны признать школьными языками такие, как украинский или еврейский, 22.500.000 малороссов, 6 миллионов белорусов, 6 миллионов евреев, 3 миллиона поволжских и северно-российских финнов и прочая "мелкота" обрекаются на национальное исчезновение.
Конечно, в самом горьком положении окажутся при этом порядке евреи. Этот народ живёт главным образом среди поляков, украинцев, белорусов. литовцев, эстов, латышей и молдаван и меньше всего соприкасается с великороссами. Как же будет решена его судьба? В какие школы будут гнать его детей? Из проекта это неясно. Во всяком случае, раз преподавание на еврейском языке исключено, а посещение школы обязательно, остаётся одно из двух: или школы местного большинства – польские, литовские, латышские, эстонские, немецкие, – или русская школа. В том и в другом случае горемычному племени уготовляется в недалёком будущем перспектива, одновременно курьёзная и трагическая. Что значит обучение в школах местного большинства, это мы видим в Австрии, где часть евреев воспитывается по-немецки, часть по-польски, часть по-чешски, часть по-итальянски, все они друг от друга отрезаны, друг друга не понимают, не могут объединиться ни для отпора против антисемитизма, ни для борьбы за действительное осуществление бумажного равноправия и, в результате, представляя собою народ в миллион с четвертью индивидуумов, не играют в Австрии никакой политической роли, тогда как словинцы, итальянцы, хорваты, которых гораздо меньше, имеют в руках прочную долю влияния на государственные дела и извлекают из этого влияния реальные выгоды. Тем хуже будет в России, где равноправия не только на бумаге, но и в перспективе нет и где евреям, как свет и воздух, необходимо единство, солидарность. организация. Вместо этого им, кажется. предоставлено будет распределиться по нациям: рижские будут числиться латышами, ковенские литовцами, ломжинские поляками, а мы, южане, значит, будем великороссы. А там, даст Бог, лет через 20, разовьются у нас и соответствующие национальные чувства. Мы, южные великороссы Моисеева закона, будем гордо смотреть сверху вниз на ковенских литвинов иудейского вероисповедания и будем их корить:
– Что у вас за культура? Ерунда, а не культура. "Наша" лучше!
А "литвин" скажет:
– Врёшь, "наша" куда лучше!
В Австрии эта картинка встречается сплошь и рядом. Худшие шовинисты-подстрекатели, наиболее резко призывающие венских немцев душить чеха, – это евреи из редакции "Neue Freie Presse". Зато в австрийском рейхсрате три четверти немецких депутатов – непримиримые антисемиты, а в Вене двадцать лет господствуют христианские социалисты.
Ещё приятнее другая альтернатива: если нас заставят учиться только по-русски. Уже и теперь евреи во многих городах черты оседлости, где великорусского населения нет, являются единственными, так сказать, представителями русской культуры, т.е., говоря точнее, единолично русифицируют край. Вильна, например, русифицирована только еврейской интеллигенцией; и что-то незаметно, чтобы за эту услугу евреев очень любили тамошние великороссы, – а зато поляки и литовцы открыто ставят евреям этот подвиг в большую вину. То же самое в Малороссии. Украинская печать вообще и прогрессивна, и демократична, но когда речь заходит о русификаторской роли еврейской интеллигенции, эта печать выходит из себя и положительно сбивается на антисемитские ноты. И хуже всего то, что не знаешь, какими словами протестовать. Ибо ведь действительно правда, что города Украины, где великороссов можно по пальцам перечесть, и вполовину бы не носили того характера, который носят теперь, если бы еврейская интеллигенция не так усердно шла навстречу администрации в смысле насаждения русского языка. Прикрепощение евреев к русской школе зафиксирует этот порядок вещей и сделает еврейское население окончательно ненавистным в глазах самых демократических элементов местного большинства...
Из всего сказанного следует ясный вывод: всеобщее обязательное обучение, если оно не производится для каждой группы населения на том языке, который группа эта признаёт языком своей национальной культуры, не имеет ничего общего ни с просвещением, ни с прогрессом. Ярко и отчётливо заявил это однажды в Думе польский депутат: лучше никакой школы, чем такая. Нет ни одного здорового народа, который не присоединился бы к этим словам.
1910.
ФРАҐМЕНТ ВИСТУПУ В. (З.) ЖАБОТИНСЬКОГО
МОВОЮ ІДИШ.
МОВОЮ ІДИШ.
Париж. 1934.
ФРАГМЕНТ ВЫСТУПЛЕНИЯ В. (З.) ЖАБОТИНСКОГО
НА ЯЗЫКЕ ИДИШ.
Париж. 1934.
הרצאה של זאב ז'בוטינסקי על ארץ ישראל
בפריס בפני אנשי המפלגה הרוויזיוניסטית, 1934
НА ЯЗЫКЕ ИДИШ.
Париж. 1934.
הרצאה של זאב ז'בוטינסקי על ארץ ישראל
בפריס בפני אנשי המפלגה הרוויזיוניסטית, 1934
Могила Владіміра (Зеєва) Жаботинського
(Гора Герцля, Єрусалим).
Могила Владимира (Зеева) Жаботинского
(Гора Герцля, Иерусалим).
